Письма из Осташково - Страница 32

Но все это было еще в 1844 году. Поэт был молод, полон стремлений, хотя и неясных, но все-таки стремлений. Понятным образом развившееся недовольство окружающим, преобладание материальности в жизни возмущали его, и потому являлось желание "забыться" и искать спасения в "этом блаженном забвении".

Но потребность жить действительною жизнию и пользоваться действительным счастием все-таки не унималась, несмотря на все желание обмануть самого себя. Эта странная, уродливая борьба, однако, была поэту не по силам, и потому являлось стремление как-нибудь кончить, помириться с жизнию и устроить с нею маленькую сделку вроде следующей:

"Но хотя бы и не всем нам, землежителям, не всем, да и то изредка, залетать в мир неземной, в мир таинственный, в благоговейном восторге целовать покрывало Изиды5, верить в лучшее, ожидающее нас в необъятной, непостижимой земным умом вечности…" - и т.д.

Так писал г. Гречников г. Головану в лучшие годы своей жизни, но в 1845 году читатель уже застает осташковского поэта по уши в уездной тине и уже занятым совершенно другими предметами. Поэт терзается ревностию и непонятою страстию (к актрисе, как видно из одного намека).

Моя любовь погибла безвозвратно! восклицает поэт.

На вопль души отзвуков сладких нет!

Как поняла она меня превратно!

Как понял страсть мою превратно свет!..

В октябре того же 1845 года поэт уже впадает в мистицизм. Склонность к романтизму, заметная в нем и прежде, под влиянием страсти увлекает его в бездну кабалистики6.

"Роковые числа приближаются… - пишет г. Гречников в своем дневнике, - предчувствую, что в это время нынешнего месяца совершится многое. Я потеряю ее!.."

"Так и есть. 21 числа она… роковое число не изменило…"

В святом невежестве бездушно расцветая

И ада не страшась, не ожидая рая…

К. Гречников. но благородство чувств так свойственно высокой душе поэта.

"Пусть будет она счастлива, а мы…

Мы будем справедливы…" - через десять дней после рокового числа уже писал поэт.

Вскоре после описанной катастрофы г. Гречников женился и по этому случаю произвел сладострастный перифразис в стихах, под заглавием "Милая, а потом жена". Весь интерес означенного стихотворения вертится на трех словах: "Шарф, улыбка и корсет".

Перечитав сделанные мною выписки из тетради, я к удивлению заметил, что это письмо принимает вид какой-то повести из уездных нравов, где героями являются темные для меня самого личности двух друзей поэтов. Но это случилось как-то само собою, по мере того как я читал и выписывал. Повествовательный характер получился просто потому, что тетрадь эта заключает в себе и дневник покойного поэта; а стихотворения, рассыпанные в разных местах, почти все с означением года и числа. Это обстоятельство дает возможность проследить их в хронологической связи и найти отношение их к некоторым событиям в жизни поэта. Так, например, видно, что в то время, когда достойный друг и выученик г. Гречникова упражнял свой природный дар в "скромной поэзии" и писал послания "поэту" и "к своему портрету", сам г. Гречников занимался сочинением темы для повести и философскими соображениями вроде следующих:

"Мир не на час создан. И я вам скажу: мир вечен"

8 марта 1847 года г. Гречников кончил свой журнал.

Конец журнала Гречникова

"В царство небесное не может внити ничто же скверно (Апок. XXI, 27)".

"Cтрашно впасти в руцъ бога живаго (Евр. X, 30)".

"Вот какими ужасными словами пришлось мне заключить журнал мой! И когда же? В период полного развития внутренних сил, когда бы мне должно наслаждаться самосознанием и проч.

"Всему причиною мой разврат…" - сознается автор и все более и более проникается драматизмом своей участи. Какие-то терния все мерещатся расстроенному воображению бедного поэта.

"Я вполне заслужил мои терния!.. Даже к богу страшно обратиться мне!!!"

Далее, перебирая всю бесплодность попусту растраченной жизни, поэт казнит самого себя и даже ссылается на свои прежние мысли.

"В одном месте я сам сказал: сила, сила нужна, чтоб сломать до основания великолепный храм своих мечтаний, а из новых материалов воздвигнуть простой, но несокрушимый храм действительности". Рассматривая свои произведения, г. Гречников приходит к печальному заключению, что он "до сих пор еще не писал ни одной дельной статьи", а если что и было хорошего в них, то это все чужое.

Но чужого он не хочет, "а своих не только нет запасов, но и крох от всего того блага, которым пользовался по милости других!"

Мрачно кончил свое поэтическое поприще осташковский поэт, но благодарные сограждане и теперь еще услаждают свою скуку чтением его произведений. А ведь странное это обстоятельство: в городе есть публичная библиотека, в которой лежит 4238 томов и, кроме того, получается 22 экземпляра разных периодических изданий, а между тем при всеобщей грамотности большинство или вовсе ничего не читает, или пробавляется песенниками и рукописными тетрадями вроде той, о которой сейчас было говорено.

Перелистывая "Летопись города Осташкова", о которой я упомянул выше, я должен признаться, что и эта рукопись не слишком изобилует материалами для характеристики города. Летопись писана старинным поповским почерком очень чисто и разделена на рубрики, вроде следующих: "Местоположение города. -Воздух. - Пространство озера Селигера" и проч. Исторические сведения о происхождении города и его развитии почерпнуты большею частию из Татищева, Карамзина, Пантеона российских государей, Зерцала российских государей7 и даже из житий святых. Кроме того, рукопись заключает в себе кое-какие изустные предания о происхождении города и некоторых частей его и, наконец, личные соображения самого автора летописи.