Письма из Осташково - Страница 16

- Это точно, что… - уныло отвечает несколько голосов, и в это время слышится скрип мужичьих сапог, происходящий, по всей вероятности, от переминания с ноги на ногу.

- Ну, так что же вы? - продолжает тот же голос. - Ну! что же вы? А? А?

- Да мы, Лександра Васильич, - мы ничаво, только что вот…

- Что же "только"-то? А? "Только"- то что же? Черти! Черти! Что же "только"-то? А?

- Мы про то, что трудновато быдто… - нерешительно отвечает мужичий голос.

- Землицы нам еще бы, то есть самую малость, - робко вступается кто-то.

- Не сподручна она, землица-то эта.

- А- А! Так вам земли еще давай и оброка с вас не спрашивай! Ах, разбойники! А? Не сподручна! А? Ах, мошенники! Трудновато! А? Ах, негодяи! Да ведь вы прежде платили же оброк? А? Платили?

- Платить-то мы точно что платили. Платили, Лександра Васильич. Это справедливо, что платили. Как не платить, - отвечают все в один голос.

- Мы завсегда… - добавляет еще кто-то.

- И больше платили? А? Платили ведь и больше?

- Больше, Лександра Васильич.

- И не жаловались? Нет? Ведь не жаловались? А?

- Что ж жаловаться! Лександра Васильич, дело прошлое…

- Мы жаловаться не можем, - опять добавляет кто-то.

- Так что же вы? Что же вы теперь-то? А?

- Мы ничаво, Лександра Васильич, - мы только насчет того, что которая земля, то есть, к нам теперича отходит…

- Ну!

- Ну, что, значит, она супротив той-то, прежней-то…

- Ну, ну!

- Скупенька землица-то эта, - вкрадчиво замечает еще один голос. - Камушек опять… Камушку-то оченно уж добре много.

- А вы его вытаскайте, камень.

- Помилуйте, Лександра Васильич. Где ж его вытаскать? Ведь он скрозь, все камушек.

- Ну, так навозцу, навозцу подкиньте!

- Позвольте вам доложить, Лександра Васильич, - начинает один мужик, выступая.

- Ну, что тебе?

- Сами изволите знать: какой у мужика навоз? Скотинешка опять, какая была, поколемши.

- А- А! ну, так что ж мне делать? Как знаете, так и делайте.

Наступило молчание. Слышно было, что барин ушел в другую комнату, а мужики стали шептаться. Шептались, долго шептались; потом заскрипели сапоги; мужики принялись откашливаться. Постояли, постояли и ушли. Вижу я, что больше ничего, должно быть, не дождешься; встал, оделся и вышел на улицу. Куда идти? Утро отличное: свежее, сухое. Озеро чистое и голубое мелькнуло между домов. Лавочник стоит у своих дверей, кланяется.

- С добрым утром!

- Здравствуйте!

В первый раз вижу я этого лавочника.

- Раненько изволили на прогулку выйти.

- Да погода уж очень хороша.

- Погода чудесная. Вон изволите видеть тот берег?

- Да.

- Близко?

- Ну, так что же?

- Погода устоится. Мы вот все по этому замечаем. Как если берег теперича кажет близко, ну и, значит, будет вёдро; а коли если ушел берег вдаль и дерева вон того не видно, то и жди мочи.

- Да, это хорошо. До свидания.

- Мое вам почтение-с.

Куда ж идти-то, однако? Да! В библиотеку. Прихожу в библиотеку; маленькая, проходная комната, полки с книгами, газеты на столе; молодой человек стоит за прилавком. Все, как следует, в порядке.

- Вы библиотекарь?

- Нет-с: я помощник.

- Не можете ли вы мне дать чего-нибудь почитать?

- Что вам угодно?

- У вас есть каталог?

- Есть.

Помощник дал мне каталог, из которого я мог усмотреть, что в библиотеке порядок примерный. Всех книг налицо 1097 названий в 4238 томах. Книги разделены кем-то на 22 отдела, в состав которых вошли книги: богословские, философские, детские, правоведение, политические, свободные художества, увеселения, языкознание, сочинения в прозе и стихах, сочинения просто в стихах, театральные (это особый отдел), романы, повести и сказки (тоже особый отдел).

Я полюбопытствовал взглянуть, на книги по части увеселений, но, к несчастию, таких в библиотеке не оказалось, и по какому случаю эти увеселения значились в каталоге, узнать я не мог. Зато показали мне "снимок с рукописного реймсского евангелия" ("Le texte du sacre de Reims"), полученный в 1850 году от г. министра народного просвещения, и "карту Венгрии", принадлежавшую Гергею 2, командовавшему венгерским войском, в 1848 году; она была подарена им генералу Беваду, а после смерти последнего продана с аукционного торга и попала к севастопольскому 1-й гильдии купцу Серебряникову, которым и была подарена в осташковскую публичную библиотеку.

Взялся было я за газеты, в надежде, что кто-нибудь придет, но не дождался никого и ушел, попросив помощника библиотекаря сделать для меня выписку о том, какого рода книги больше читаются и кем именно. Из библиотеки я пошел было в думу, но на бульваре встретил Ф[окина], который заходил ко мне и пошел отыскивать меня по городу. Он предложил мне зайти к одному капиталисту-промышленнику, занимающему в думе очень важную должность. Место жительства его отыскать было нетрудно; нужно знать только улицу, а дом и сам найдешь. Улица, где живет капиталист, с самого заворотка, вся сплошь засыпана сажей и углем: и чем дальше идешь, тем гуще становится слой угля, покрывающий землю. Наконец почва до такой степени чернеет, что уж совсем превращается в какие-то угольные копи. По правую руку идут всё кузницы и кузницы. Тут же в одной из них и капиталист живет; и хотя она отчасти походит на дом, но стены закоптелые и двор весь завален углем. Мы опустились в подземные сени; тут попалась нам какая-то женщина.

- Дома А[лексей] М[ихайлович]? - спросил ее Ф[окин].

Женщина пошла узнать, но сейчас же вернулась, отвела Ф[окина] в угол и стала с ним шептаться; затем опять ушла. Наконец нас впустили. Комнаты низенькие, мрачные; тяжелая старинная мебель; в первой комнате стоит диван. На диване сидит сам хозяин. Когда мы вошли, хозяин встал, поклонился и подал руку. Хозяин мрачно улыбнулся и попросил сесть. Я сел и неловко стукнулся локтем обо что-то твердое, звякнувшее на столе. Тут лежали топоры для морского ведомства. Теперь только я заметил, что в комнате сидит еще одно лицо, - гость, и что мы своим приходом прервали их разговор. Одного взгляда на гостя было достаточно, чтобы напомнить мне знакомый тип петербургского чиновника. Полный, чисто выбритый и остриженный под гребенку, в форменном вицмундире, сидел он, положив свои круглые и мягкие пальцы на такие же круглые и мягкие коленки. И каково же было мое удивление, когда вдруг оказалось, что это осташковский 3-й гильдии купец, К[озочкин]! Узнав, что он служит в думе, я стал расспрашивать его о городе. На все мои вопросы гость отвечал как-то необыкновенно уклончиво и все больше общими местами, в таком роде, что город благодаря попечениям господина градского головы, Федора Кондратьевича Савина, находится в отличном порядке, храмы божии украшаются, искусства и промыслы процветают и граждане благоденствуют; одним словом, ничего не сказал.